Соломон КАГНА
Существует ли чувство более острое,
Женское любопытство чувство само по себе весьма сильное, но если оно сочетается с ревностью, необузданной фантазией и пылким темпераментом, то образуется гремучая смесь, готовая взорваться от малейшей искры.
За пять лет учебы в Ленинградском высшем инженерном морском училище* мне так ни разу не довелось побывать в заграничном рейсе. Некоторые из моих однокурсников уже преуспели в этом во время прохождения ежегодной обязательной плавательской практики. В общем-то, практика обычно организовывалась группами с руководителем, но тем, у кого была открыта виза, не возбранялось искать себе место в штате на судах загранплавания.
Примечания.
Андрей медленно шёл к привокзальной площади, чтобы сесть на автобус и поехать домой. Он возвращался с компьютерных курсов, то есть курсы должны были начаться в четыре часа, но на двери было объявление, что занятия переносятся на завтра. В компьютерном классе занимались несколько групп, и организаторы курсов составили весьма сложное расписание.
Примечания.Жертва рекламы.
чем женское любопытство?
Ги де Мопассан <Парижское приключение>.
Придя с работы домой, Александр заметил, что жена как-то странно на него смотрит, да и ведет себя необычно. Такое случалось, когда он, по ее мнению, делал что-либо неподобающее. Александр не стал ничего спрашивать, так как по опыту знал, что сейчас она всё равно ничего не скажет, зато по прошествии некоторого времени ему предстоит выдержать изрядную головомойку.
Пройдя в комнату, он увидел на столе письмо на свое имя. Конверт был разорван. Обычно жена не распечатывала его почту, но так как у него не было особых секретов от жены, о которых она могла бы узнать из его переписки, он не придал этому значения.
В конверте оказалась фотография полуобнаженной женщины. Из одежды на ней были только пояс с чулками и туфли. Все эти предметы были белого цвета и хорошо оттеняли её ровный загар. У женщины были чёрные глаза и тёмные волосы, спадавшие до пояса густой, пышной волной. Она стояла на коленях на кровати, повернувшись в пол-оборота и приложив к уху телефонную трубку белого цвета, которая подчёркивала красоту её тёмных распущенных волос. Женщина кокетливо улыбалась, завлекательно выставив на передний план свои соблазнительно обнаженные ягодицы. На обороте четким и крупным женским почерком было начертано по-фински:
Привет, Алекс!
Помнишь меня? Мы с тобой очень мило беседовали по телефону. Позвони мне, может быть, тебе что-нибудь и отколется! Мой телефон :
Жанна
Александр остолбенел. Что это?! Какая-то ошибка или чья-то мистификация? Да еще жена видела! Можно себе представить, какую сценку она ему закатит, учитывая ее патологическую ревность! Он прекрасно помнил, что ни с какой Жанной он по телефону не беседовал. Что же это такое? И вдруг его осенило.
Несколько месяцев назад его мучили сильные приступы радикулита. Визит к врачу ничего не дал. Врач прописал ему обезболивающее лекарство, которое он и так уже принимал без заметного результата. Кто-то ему сказал, что в таких случаях иногда помогает массаж. Курс массажа стоил довольно дорого, и Александр пока не решался пойти на такие затраты, тем более, что никто не гарантировал ему стопроцентного результата.
Однажды, просматривая газеты, он наткнулся на рекламное объявление:
Массаж для мужчин по очень выгодным ценам!
Ниже мелким шрифтом было добавлено:
И другие услуги.
Не предвидя ничего плохого, Алексей набрал номер, указанный в объявлении, и услышал женский голос, записанный на магнитофонную пленку:
<Я хорошо сложенная, спортивная и очень привлекательная : Проведем время наедине : >, - и далее в том же духе, что именно, Александр уже не помнил. Тут до него дошло, какого рода услуги предлагались мужчинам, а поскольку его мучил радикулит, и в тот момент услуги подобного рода его не интересовали, да и вообще, он никогда не испытывал в них особой необходимости, так как темперамент жены превышал его возможности, то он положил трубку и совершенно забыл об этом.
Так вот оно что! Конечно у них есть определитель номера, и они использовали целенаправленную рекламу, которая очень эффективна, так как охватывает только потенциальных клиентов. По крайней мере Александра так учили в свое время на курсах по маркетингу.
Но почему жена распечатала письмо, адресованное ему, чего раньше она никогда не делала? Александр еще раз посмотрел на конверт, и тут он заметил текст, набранный мелким шрифтом в самом низу:
<Сугубо лично и конфиденциально.
Это для тебя, совершеннолетний мужчина.
Ознакомься с содержимым или возврати отправителю нераспечатанным>.
Вместо адреса отправителя был указан только номер почтового ящика.
Ну, конечно, в этом все дело! Прочитав такое, его жена не смогла совладать со своим любопытством, которое было подстать только ее ревности.
Александр положил открытку на стол и задумался. Как же теперь ей все это объяснить? Вряд ли она чему-нибудь поверит.
Дверь открылась, и в комнату вошла жена.
- Ну что, все на свою блядь любуешься?! - Когда она была в ярости, то не стеснялась в выражениях. - Вот ты какой кобелина оказался! А я-то дура : Ты что же думал, что так и будешь все время меня обманывать?! Но не-ет! Наконец-то твои делишки выперли наружу! У-у!! Не смей подходить ко мне! Я тебя убью сегодня ночью, когда ты заснешь!
Александр побледнел. Он не на шутку испугался. Память услужливо подсунула ему заголовок прочитанной однажды газетной заметки:
После бурной ссоры, во время которой Александру много раз объясняли, какой он грязный и гнусный развратник, произошло не менее бурное примирение с клятвами, заверениями и обещаниями. Однако весь вечер с ним обращались как с раскаявшимся грешником.
В положенное время жена стала весьма прозрачно намекать Александру, что ему бы следовало выполнить свои супружеские обязанности. Тут уж ему ничего другого не оставалось, как постараться показать себя с самой лучшей стороны.
:Потом он лежал на спине с закрытыми глазами и думал, как же это он на ровном месте вляпался в такую скверную историю. Рядом послышалось мерное посапывание. Жена заснула, так и не выпустив из полусжатого кулачка ту часть его тела, к которой она питала особое пристрастие. < Ну, слава Богу, на этот раз, кажется, всё обошлось>,- успел ещё подумать Александр и незаметно для себя погрузился в царство Морфея.
Остаток ночи прошел спокойно.
Первый раз в загранку.
(<Никель>)
Визы уже давно были открыты у всех кроме меня. Вопросы, связанные с визами, находились в ведении замдекана. Эту должность на нашем электромеханическом факультете исполнял бывший полковник. Когда я приходил к нему узнать, как у меня обстоят дела с визой, он <с чувством, с толком, с расстановкой> чеканил:
- Вопрос не ко мне. Вашим делом занимаются компетентные органы.
При этом он внимательно смотрел на меня, проверяя, какое впечатление произвели его слова. К его разочарованию, впечатления они на меня не производили никакого. Анкета у меня была чистая, и сам я был <истый - чистый, хоть ставь напоказ>. Кроме того, при поступлении в училище всех проверяла мандатная комиссия. Так в чем же дело?
А дело заключалось в том, что бывший полковник просто невзлюбил меня. Остается только гадать, что ему не понравилось: мой нос или вся физиономия в целом, но факт остается фактом - он просто положил мои документы под сукно; но об этом я узнал позже, уже после окончания училища.
Первый раз он появился в училище в своей полковничьей форме со всеми регалиями. Среди моряков, одетых в черную или темно-синюю форму, он выглядел белой, а точнее <серой>, вороной. Потом он перешел на штатский костюм, но при этом потерял всю свою представительность.
Полный желания навести армейскую дисциплину, он начал с того, что громовым голосом вещал курсантам:
- Ваша дисциплина мало чем отличается от солдатской!
Однако, к его удивлению, все его усилия пошли прахом. В этом он был не одинок. Офицеры, проходившие службу в училище, не сразу могли сориентироваться в царящей там обстановке. С одной стороны курсанты, одетые в морскую форму, разделенные на роты; командиры рот - кадровые офицеры; развод в 17 часов 15 минут и заступление в наряд на сутки; строевые занятия на площади перед ДК им. Кирова, где начальник строевого отдела зычным голосом подавал команды:
- Батальо-о-о-н:!
С другой стороны вряд ли можно было сказать, что в училище была военная дисциплина. Офицеры время от времени пытались изменить положение вещей, однако, без заметного результата. Так, например, вечерние поверки вводились, потом отменялись, снова вводились и снова отменялись. В конце концов все возвращалось на круги своя. Курсанты, в свою очередь, не могли понять, почему к ним пытаются предъявлять такие же требования как к военнослужащим. Ведь здесь все-таки не армия! Взаимное непонимание приводило иногда к весьма серьезным последствиям.
Училище было расположено в двух зданиях. В одном из них находился учебный корпус, а в другом - экипаж.* Они находились друг от друга на расстоянии трех трамвайных остановок. Особенно возмущало офицеров то, что курсанты обычно ходят между экипажем и учебным корпусом не строем, а, так сказать, индивидуально.
Однажды погожим сентябрьским днем один из курсантов, некто Геша Красницкий, направлялся после занятий из учебного корпуса в экипаж. Навстречу ему попался майор, появившейся в училище в начале учебного года и еще не адаптировавшийся к местным условиям. Увидев Гешу, майор подошел к нему и вежливо осведомился:
- Товарищ курсант! Почему Вы идете не строем?
Геша попытался сострить:
- Не могу же я один идти строем!
Майор юмора не оценил.
- Вернитесь обратно и пойдете строем!
Геша уставился на майора, удивленный нелепостью услышанного. Майор, видя, что его приказание выполнять не торопятся, стал терять терпение и довольно решительно подтолкнул Гешу в том направлении, в котором по его, майора, мнению Геше надлежало проследовать. У Геши взыграло ретивое, он развернулся и нанес майору прямой удар правой в нижнюю челюсть.
Скандал был большой, но дело замяли. А чтобы мы не вздумали, что отныне можно безнаказанно лупить офицеров по мордáм, нам прочли приказ (разумеется, перед строем), в котором говорилось о том, что поступок Красницкого совершенно вопиющий и заслуживает того, чтобы отдать Красницкого под суд, но учитывая его искреннее раскаяние, из гуманных соображений и нежелания портить жизнь молодому человеку решено ограничиться дисциплинарным взысканием.
Через некоторое время их обоих тихо убрали из училища. Гешу отчислили за неуспеваемость - он действительно учился неважно, а майора уволили за служебное несоответствие.
На почве взаимного непонимания со мной тоже произошел похожий инцидент. Как-то я прочел у К. Паустовского, что он был равнодушен к любой форме кроме морской. Совершенно то же самое можно было сказать обо мне. Но зато к своей морской форме я относился так ревностно, что иногда хватал через край. Мои клеши были шириной сорок три сантиметра. Почему именно сорок три? Да только потому, что портниха отказалась делать шире. А то тогда непременно заказал бы их шириной в пятьдесят сантиметров, так как буквально воспринимал слова известной песни:
: И клеши новые полуметровые полощет бриз.
Так вот, спустя примерно месяц после моего поступления в училище некто Абдурахман предложил мне поменяться бескозырками. Бескозырка у него была почти неношеная, но без пружины и поэтому мятая как берет, но я не придал этому значения. В этом обмене меня прельстила другая деталь. Дело в том, что в 1954 году, когда я поступил в училище, его объединили с Арктическим училищем и переименовали. До этого оно называлось Ленинградское высшее мореходное училище, что и было написано на ленточках. После переименования надпись на ленточках изменили на ЛВИМУ им. адм. Макарова, причем <им. адм.> красовалось на самом лбу, что мне несколько не нравилось. Абдурахман поступил в училище на год раньше и у него на бескозырке была ленточка еще с прежней надписью, которая импонировала мне гораздо больше.
С этой бескозыркой я нарвался на неприятность в первый же вечер, когда выходил из учебного корпуса и попался на глаза дежурному офицеру. Он был так возмущен грубым нарушением формы одежды - неположенной надписью на ленточке и мятой бескозыркой, что подскочил ко мне со словами: <Надо же до чего обнаглели!> - и сдернул мой головной убор. Я сделал непроизвольное движение, чтобы выхватить бескозырку у него из рук, но он хитро извернулся и спрятал ее за спину.
У меня, разумеется, и в мыслях не было заняться рукоприкладством, но несколько слов, которые вряд ли можно было отнести к цензурным, я ему все-таки сказал. После этого дежурный офицер счел, что просто-напросто произошел нормальный обмен мнениями, и бескозырку мне отдал. Тем не менее, он написал на меня рапорт.
Мы совершенно не поняли друг друга. Он был возмущен тем, как можно так беспардонно нарушать форму одежды, а я, в свою очередь, искренне недоумевал, с чего это он так раскипятился. Уже позже командир роты объяснил мне в чем тут дело. С Абдурахманом пришлось произвести обратный обмен.
Абдурахман был личностью весьма колоритной. Держался он солидно, уверенно и на первый взгляд производил неплохое впечатление, которое, однако, потом рассеивалось. При каждом подходящем и не вполне подходящем случае он упоминал, что на учебу его направил ЦК Комсомола Азербайджана. Первый курс вместе со всеми за один год он осилить не смог, но так как он был прислан на учебу по официальным каналам ему дали возможность пройти курс повторно. Учился он далеко не блестяще. Создавалась впечатление, что техника его не интересует, и было совершенно непонятно, зачем он пошел в морское училище на электромеханический факультет.
Однажды при выполнении курсового проекта по электрическим машинам Абдурахман не стал утруждать себя приведением в соответствие между собой довольно значительного количества различных параметров, а просто подставил нужные цифры в надежде, что преподаватель ничего не заметит. Однако преподаватель оказался дотошным мужиком, он скрупулезно все проверил и вернул Абдурахману его <творчество>, сказав при всех:
- Я думал, что Абдурахманов серьезный курсант, а тут такая галиматья
написана!
На скулах Абдурахмана сквозь смуглую кожу стал пробиваться румянец, то ли от стыда, то от досады, что его афера не прошла. Его подозревали в том, что он не только аферист, но еще и <крепко на руку не чист>.
В 1956 году зимой у нас была практика на Черном море на пассажирском теплоходе <Грузия>. Теплоход совершал рейсы Одесса - Батуми - Одесса с заходом в Ялту и другие порты Черноморского побережья. В день окончания практики обнаружилось, что украдены деньги у тех, кто хранил их в чемоданах. Причем взяли не все деньги, а только половину. Сомнений быть не могло: сработал кто-то свой. Подозрение пало на Абдурахмана, но прямых улик не было. Пропажу обнаружили вечером, а утром следующего дня мы должны были сойти с теплохода, так как он отправлялся в очередной рейс.
У меня деньги не пропали, так как я всегда носил их при себе, даже когда работал в машинном отделении, так мне было спокойнее. Однако мои друзья Юрий и Руслан остались с половинной суммой, и им денег на билет до Ленинграда не хватало. Разумеется, я не мог их бросить.
Они были совершенно разными, и я дружил с ними, если можно так выразиться, с каждым по отдельности.
Юра был высокий блондин астенического телосложения. На лице у него была удивительно белая кожа безо всякого намека на румянец или смуглость. Он был, что называется, романтиком моря. Юра хотел поступить на судоводительский факультет, но его подвело зрение, пришлось ему довольствоваться электромеханическим. Мы с ним много говорили о море, кораблях и произведениях писателей-маринистов, которых прочли в довольно большом количестве, и почти всегда понимали друг друга с полуслова.
Руслан был совершенно другим. Среднего роста, коренастый, темноволосый. Мы оба увлекались борьбой, это было одной из основных тем наших разговоров. Он плохо знал знаменитых борцов прошлого, так как почти ничего о них не читал, но о современных борцах был наслышан довольно много. Мы с увлечением говорили о чемпионах в разных весовых категориях, их манере видения борьбы, излюбленных приемах. О море мы с ним не говорили никогда, для этого он был слишком <приземленным>. Он был на несколько лет старше нас с Юрой и до поступления в училище уже успел поработать матросом и мотористом. Свою будущую профессию он выбрал совсем из других соображений, чем Юра; я бы сказал, что его больше всего интересовал меркантильный аспект.
Я встретил его через несколько лет после окончания училища. Он посетовал, что много времени приходится проводить в море:
- Молодость ведь свою так продаешь!
- Тогда зачем же ты плаваешь?
- Пока не вижу другого выхода.
Наряду со своей практичностью Руслан любил поговорить о возвышенном. Для этого он обратился к поэзии, а в ней выбрал себе двух кумиров: Ахматову и Есенина. Ахматовой он даже собирался нанести визит в качестве поклонника ее творчества. Действительно ли такого было его намерение, или он говорил это для красного словца, чтобы выглядеть значительным, но, поскольку визит так и не состоялся, то вероятнее всего, последнее.
Стихи своих кумиров он переписывал в тетрадку и обожал их зачитывать, а я принужден был слушать эту декламацию в его исполнении, чтобы, не дай бог, его не обидеть.
Его наивные рассуждения о поэзии иногда смешили меня, но чаще вызывали скуку и раздражение, так как были уж очень занудными. Мне приходилось это скрывать и, по возможности, изображать хоть какую-то заинтересованность. Я бы охотно ограничился в разговорах с ним только борцовской тематикой, но не мог же выковыривать изюм из ситничка!
Руслан попытался взять такой же тон и с Юрой. Как-то он спросил:
- Юра, тебе нравятся стихи Есенина?
Однако, в отличие от меня, Юра не стал с ним церемониться. Его романтичность странным образом прекрасно сочеталась в нем с изрядной долей цинизма.
- Конечно, я их обожаю!
В его тоне можно было бы различить скрытую издевку, однако Руслан в предвкушении душевного разговора, в котором он, разумеется, отвел себе роль метра, уже вошел в раж и ничего не заметил.
- А за что ты больше всего любишь Есенина?
- А, в основном, за то, что его стихи в школе зубрить не заставляли!
Руслан был оскорблен в своих лучших чувствах и с Юрой о поэзии никогда больше не заговаривал. С тех пор он недолюбливал Юру и пренебрежительно о нем отзывался:
- Только совершенно духовно неразвитый тип может так относиться к
поэзии Есенина! - возмущался он.
Кроме того, Руслан считал Юру слабаком. Для этого у него были некоторые основания. Юра совершенно не интересовался спортом. Один раз на занятиях по физподготовке он не смог подтянуться на перекладине больше двух раз. Физрук тогда ехидно спросил его:
- Фокин, что с Вами? Вы что - женились?
Разумеется вопрос был риторическим. В то время, на втором курсе, большинству из нас было не больше двадцати лет. Однако один из нас, высокий статный красавец Виталий женился как раз тогда. Мне было интересно на ком он женился, а так же и другие подробности; я выбрал подходящий момент и подошел к нему.
- Виталя, а кто твоя жена?
Он не отвечал, молчал, насупившись, с мрачным видом. Пауза затягивалась. Я почувствовал неловкость и решил вопрос уточнить:
- Ну, какая у нее профессия?
Я ожидал чего угодно, но только не такого ответа:
- Блядь она, вот ее основная профессия!
Я был ужасно шокирован и тотчас же отошел от него.
Немного позже я спросил у его приятеля:
- Чего это Виталя так отзывается о своей жене?
- А хрен его знает! Раньше приходил от нее, собирал толпу, рассказывал,
как он ее трахал, в каких позах; а потом вдруг - на тебе - женился! Может, его зацепили на чем-нибудь. Во всяком случае, Виталя завел себе шикарную постельную принадлежность!
Вскоре женился и Руслан, чем несколько всех удивил. У него не было постоянной девушки, и он имел репутацию бабника, так как любил прихвастнуть своими успехами у женщин. По его словам, он был нарасхват, и ему все время приходилось решать проблему выбора. Положение у него было сложнее, чем у Буриданова осла. Тому, по крайней мере, приходилось выбирать одну из двух возможностей, а у Руслана иногда возникали альтернативы с большим количеством вариантов, однако он ухитрялся как-то выкручиваться.
Юра и Руслан взаимно очень низко оценивали друг друга. Как-то раз Юра спросил у меня:
- Чего это бабы к нему так липнут?
Я промолчал и только пожал плечами. Тогда Юра сам себе безапелляционно ответил:
- Тупой спортсмен со здоровым хуем!
Сам Юра был совершенно неискушен в отношениях с женщинами. При общении с прекрасным полом он проявлял слишком много застенчивости. И куда девался при этом весь его цинизм!
Однажды, когда мы сидели на лекции по физике, в аудиторию вошла лаборантка, молодая женщина лет двадцати пяти. Уж не знаю, какие мысли у Юры вызвало ее появление, но покраснел он необычайно, просто залился до корней волос малиновой краской, которая ярко просвечивала сквозь его тонкую, очень белую кожу. Это было замечено, начались смешки. Особенно усердствовал Абдурахман. Он даже вскочил со своего места, рот у него бал растянут до ушей, и он пальцем вытянутой руки тыкал в сторону Юры. От всего этого Юра заливался краской еще больше, хотя казалось, что больше уже некуда. Лектору пришлось прервать занятия, пока развеселившаяся аудитория не успокоилась. После этого случая Юра получил кличку Сердцеед.
Руслан и Юра были как будто специально подобранны по принципу контраста.
Совершенно естественно, что я просто не мог общаться с ними иначе как в разных ипостасях. Раньше я бы никогда не подумал, что могу быть таким конформистом. Поэтому мы практически никогда не проводили время втроем. Однако на этот раз обстоятельства нас объединили. Мы сложили все деньги вместе и пошли брать билеты на поезд. Денег не хватало. Практичный Руслан предложил что-нибудь продать. Продавать было нечего кроме ботинок, переобувшись в рабочую обувь. На моих друзьях ботинки были не то, чтобы слишком изношенные, но такие, за которые никто не дал бы и трех копеек. Я всегда тщательно следил за своей морской формой, и ботинки на мне были почти что новые, во всяком случае, <они имели вид>; так что переобуваться пришлось мне.
К моему большому удивлению мы продали ботинки в течение нескольких минут, не отходя от кассы (железнодорожной). Однако денег на проезд до Ленинграда все равно не хватало. С нашими деньгами мы могли купить билеты разве что только до Москвы. И тут выяснилось, что в Москве у каждого из нас есть либо родственники, либо хорошие знакомые, у которых можно раздобыть денег на дальнейшую дорогу. Альтернативы не было. Обстоятельства сделали выбор за нас. Итак, <в Москву, в Москву!>
После покупки билетов у нас осталось чуть больше тридцатки. Этого нам хватило на бутылку <Московской> и копченую селедку. С этим запасом напитков и провизии мы и отбыли из Одессы в Москву.
Руслан и я были Ленинградцами. Руслан стал таковым после женитьбы, получив, таким образом, постоянную прописку; что было, как мне казалось, одним из существенных мотивов его вступления в брак.
Родители Юры жили в Астрахани. Это обстоятельство послужило поводом для недоумения одного из наших попутчиков, с которыми мы разговорились в дороге. Он долго порывался что-то спросить у Юры, но все не решался. Наконец, он не выдержал:
- Слушай, а как же это у тебя получается: живешь в Астрахани, учишься в
Ленинграде, а едешь из Одессы в Москву?
В Москве мы расстались. Теперь у каждого была своя дорога. Я пошел на Каланчёвскую улицу, что недалеко от Комсомольской площади к своему дядюшке доктору экономических наук, профессору Московского института цветных металлов. О своем приезде я не сообщил и явился как снег на голову. Дядя куда-то уехал по своим научным делам, а тетя как раз была дома. Я ее недолюбливал за ее высокомерие и снисходительное отношение. Она платила мне взаимностью и за глаза называла меня не иначе как балбесом.
Итак, застав тетю дома я вежливо ее приветствовал:
- Привет, тетя! Я из Одессы проездом. Вот заехал вас проведать.
- Ну, и на долго ты к нам?
- Видите ли, в дороге я малость поиздержался. В принципе могу уехать сразу же, как только вы дадите мне взаймы на билет.
Два дня я погулял по Москве в рабочих ботинках. Таким образом, благодаря Абдурахману, я навестил своих московских родственников.
В конце концов, Абдурахман плохо кончил в полном соответствии с пословицей о кувшине, который повадился по воду ходить. Однажды он возвращался в училище из отпуска и познакомился в поезде с одним из попутчиков; тот предложил Абдурахману выпить. После обильных излияний попутчик задремал, а проснувшись, не обнаружил ни Абдурахмана, ни своих вещичек.
Тут Абдурахман дал маху, не просчитал ситуацию даже на один шаг вперед. Кроме того, что у него характерная внешность <лица кавказской национальности>, было известно куда он ехал, и что на нем форма курсанта морского училища. Этих фактов оказалось вполне достаточно, чтобы его легко вычислили.
Командир роты порекомендовал нам провести комсомольское собрание. Абдурахман каялся, говорил, что все произошедшее только случайность, что <изнутри у него вдруг поднялось что-то нехорошее> и выдавал тому подобные перлы. Однако <чистосердечное> раскаяние ему не помогло. Возмущению курсантов не было предела. Масло в огнь подливало то обстоятельство, что он обокрал человека, который его поил. Абдурахмана исключили из комсомола и отчислили из училища.
Много лет спустя, на очередном вечере встречи выпускников нашего факультета, было объявлено, что в адрес оргкомитета прислана визитная карточка с надписью <Поздравляю!> На другой стороне было напечатано:
Абдурахман Абдурахманов
кандидат технических наук
То ли он действительно пролез в кандидаты, то ли просто заказал себе такие визитки, чтобы пускать пыль в глаза - с него всякое могло статься!
Изгнание Абдурахмана Юра прокомментировал в весьма резких выражениях, из коих следовало, что у него было весьма определенное мнение о <лицах кавказской национальности>, составленное в результате общения с людьми, которые сталкивались с этими самыми лицами на рынках.
Вообще, почти все высказывания Юры отличались категоричностью. Он жил в мире ясных и четких, как навигационные знаки, представлений, не допускающих двоякого толкования.
Как-то раз Юра сдавал <тысячи> по английскому языку. Он переводил статью из журнала
- Скажите, Фокин, а вы действительно понимаете, что здесь написано?
Тот, кто выбрал этот текст для перевода, вероятно, не стал тратить на это много времени. Просматривая статью и наткнувшись на ключевое сочетание слов
Однако положение обязывало, и он с апломбом ответил:
- Да, конечно! - и, ничтоже сумняшеся, добавил: - Но только это западное учение, а наша наука считает, что тут все происходит иначе :
- Идите, Фокин, - вздохнула англичанка. - Я вам это зачту.
Когда я объяснил Юре, что представления о явлениях, происходящих в электронно-дырочном переходе, в нашей науке и западной ничем не отличаются, он был несказанно удивлен. Юра черпал информацию, в основном, из официальных источников. Он считал истиной в последней инстанции все, что появлялось в эфире или в печати, а газеты того времени, в тот числе и молодежные, пестрели заголовками, такими как, например, <Кибернетика - наука мракобесов> и тому подобными, так что Юра был совершенно уверен, что воззрения нашей науки и западной всегда и во всем полностью совпадают с точностью наоборот.
Подобного рода казусы время от времени происходили, но тем не менее училище давало довольно высокую профессиональную подготовку. Уже много лет спустя, когда Советский Союз покинуло значительное количество эмигрантов, мне рассказывали, что диплом нашего училища котируется довольно высоко. Это всегда был первоклассный вуз, а с 1991 года он получил статус Государственной морской академии. Конкурс в училище всегда был достаточным для того, чтобы было из кого выбирать. Преподаватели, в основном, имели высокую квалификацию, тем не менее, и здесь не обходилось без исключений, как говориться, в семье не без урода.
Один из них за излишнюю придирчивость получил кличку Вася-зверь. Неизвестно, каким образом он появился в училище, не исключено, что по чьей-то протекции, так как по своему уровню он сильно отличался от других преподавателей. Читать лекции ему не давали. Он был на подхвате, проверял практические задания. Курсанты быстро раскусили, что в сути дела он разбирался слабо, зато слишком придирался к несущественным мелочам, заставлял переделывать представляемые ему работы, пытаясь скрыть свою некомпетентность излишней требовательностью. Это вызывало раздражение. Васе-зверю стали спихивать халтуру, причем все мелочи, на которые он обращал внимание, тщательно отрабатывались в соответствии с его требованиями. Втереть ему очки стало считаться престижным. Нередко можно было услышать такой диалог:
- Ну что, наебал Васю-зверя?
- Запросто! А ты?
- Святое дело!
Однажды Васю-зверя назначили руководителем плавательской практики на дизель-электроход <Иртышгэс>. Тогда была такая серия судов на электродвижении: <Днепрогэс>, <Волховгэс> и так далее. В чью-то руководящую голову пришла гениальная мысль, что поскольку на этих судах гребной винт приводится в движение электродвигателем, то наличие в наименовании судна окончания <-гэс>, которое тоже имеет некоторое отношение к электричеству, будет способствовать повышению трудового энтузиазма экипажа.
Все шло гладко пока не произошел один инцидент. Был у нас один курсант, некто Ванюша Уваров, неплохой парень, только уж очень тихий. Один раз после работы в машинном отделении он пришел в каюту и завалился отдыхать в чем был прямо на простыни. Впоследствии он объяснял нам, что просто решил пошутить. В этот день предстояла смена постельного белья, и Ванюша ну, никак не мог отказать себе в таком удовольствии как поваляться в грязной робе и рабочих ботинках на белых простынях.
Все бы прошло незамеченным, если бы не роковая случайность. Как раз в это время старпом, который имел прозвище Чистота Иванович, ходил по каютам на предмет проверки, содержатся ли они в надлежащем порядке. В эту каюту он зашел в аккурат в самый разгар Ванюшиного кайфа. Открывшаяся перед ним картина повергла его в шоковое состояние. Такое зрелище не могло бы привидеться ему даже в страшном сне.
Разумеется, разразился грандиозный скандал. У Васи-зверя не хватило соображения спустить все на тормозах, что попытался бы сделать любой нормальный руководитель практики. Вместо этого он возмущался больше всех:
- Да-да, какое безобразие, надо примерно наказать, чтоб другим неповадно было!
В результате в пароходство ушла соответствующая бумага. Дело дошло до министерства, и начальник училища получил замечание <за слабую воспитательную работу>. Он был взбешен и решил немедленно выгнать Васю-зверя <к чертовой матери по собственному желанию>. Вася-зверь рыдал у него в кабинете и падал перед ним на колени. В конце концов, его простили, но я его больше не видел. Васю-зверя убрали куда подальше от учебно-воспитательного процесса.
После истории с майором и Гешей Красницким бывший полковник разительно переменился. Он уже больше не упоминал <о дисциплине, мало чем отличающейся от солдатской>, влез ко всем в кореша и стал вести приватные разговоры, чего раньше и представить себе никто не мог. Он обожал рассказывать о себе. Обычно он ораторствовал перед группой курсантов, иногда среди них оказывался и я. Тем у него было, в основном, две: как его несправедливо уволили из армии и о своих семейных делах.
По его словам, из армии его уволили только потому, что какому-то генеральскому родственнику захотелось занять его должность. Он очень подробно описывал, кто кому подчинялся, называл фамилии, звания и должности. Я мало вслушивался в его россказни. У меня были большие сомнения в правдивости его истории. Если уж какому-то генеральскому родственнику действительно позарез понадобилась его должность, то заслуженному полковнику могли бы подыскать что-нибудь адекватное. Скорее всего, его уволили за служебное несоответствие или еще за что-нибудь в этом роде.
Другая тема была о его семейных неурядицах. В свое время он женился на женщине с ребенком и теперь в своих рассказах представлял свою супругу и пасынка в негативном свете. Рассказы о скандалах со своей половиной он обычно заканчивал фразой:
- Ну, тут я ей сказал прямо по-солдатски: <Пошла ты на хуй, стерва
паршивая!>
Однако по отношению ко мне он проявлял редкое постоянство и по-прежнему ссылался на <компетентные органы>.
Таким образом, после окончания училища в сентябре 1959 года я оказался в Архангельске, куда меня направили по распределению, без визы. В пароходстве были несколько удивлены этим обстоятельством. Там прекрасно понимали, что значит виза для моряка торгового флота. Понимал это и бывший полковник, когда морочил мне голову насчет <компетентных органов>. Впрочем, документы в моем личном деле были в полном порядке, и мне пообещали открыть визу через полтора - два месяца, а до этого послали в каботаж* на теплоход <Мудьюг>, который должен был прийти в Архангельск из очередного рейса через несколько дней. А пока меня поселили в общежитии в Соломбале .
Визу мне действительно открыли через два месяца без всяких проблем. И вот, я с паспортом моряка в кармане иду на судно, на котором мне предстоит пойти в свой первый загранрейс. Это был теплоход <Никель>. Он стоял у причала лесопильного завода, где грузился пиломатериалами. Электрогруппа на <Никеле> состояла из двух человек: электромеханика и электрика.
Электромехаником, а следовательно моим начальником, там оказался Жорка. Я его хорошо знал. Он был на курс старше меня и окончил училище в прошлом году. Мы вместе с ним занимались в секции классической борьбы. Сейчас эту борьбу называют греко-римской, а во времена Ивана Поддубного она называлась французской. Мы с Жоркой были в смежных весовых категориях и иногда проводили тренировочные схватки на ковре.
В первый же день Жорка сказал мне:
- Слушай, мы с тобой теперь находимся в служебных отношениях.
Поэтому я прошу больше не называть меня Жоркой. Услышит кто-нибудь, могут неправильно понять, истолковать как панибратство. Говори - Георгий.
Конечно, Жорка был совершенно прав, но у меня почему-то язык не поворачивался называть Жорку Георгием, и я стал говорить <начальник>. Не знаю, был ли Жорка удовлетворен, но эту тему он больше не поднимал.
Погрузка шла круглосуточно. Навигация * должна была закончиться со дня на день, и <Никель> торопились отправить в рейс, пока лед не преградил ему выход в море. Тогда причалы лесопильного завода не были так высоко механизированы как в настоящее время. На причале, у которого стоял <Никель>, не было даже грузовых кранов, и погрузка производилась судовыми лебедками.
В конце рабочего дня Жорка сказал, что он собирается на берег, а мне надо остаться на судне.
- Если какая-нибудь лебедка сломается, то тебе придется ее чинить, - инструктировал меня Жорка. - Да смотри, долго не копайся, а то на нас всех собак повесят. И вот еще что: сейчас у грузчиков пересменка. Придет новая смена, и они могут начать таскать пятитонные пакеты, а лебедка рассчитана на три тонны. Так что скажи им, пусть делят пакеты на две части.
Сделав эти наставления, Жорка отбыл. Я сошел на причал. Там уже лежали приготовленные к погрузке пакеты досок. Как и предсказывал Жорка, грузчики стали стропить пакет целиком. Я подошел к ним.
- Надо рассыпать пакет.
- Это еще за чем?
- Лебедка не рассчитана на пять тонн.
- Не боись, все нормально будет.
- Ты видишь, что здесь написано? - Я показал ему на стрелу, где черной краской было крупно выведено <3 Т>.
- Да ничего с ней не сделается!
- Если не рассыпешь пакет, я отключу ток с лебедок!
Угроза возымела действие. Остановка погрузки грозила виновным большими неприятностями. Грузчик, вероятно старший, крикнул:
- Ванька! Рассыпай пакет, хуй с ним!
Я не стал уточнять к чему или к кому относилась концовка фразы. Следить за погрузкой - обязанность второго помощника капитана. Какого хрена Жорка на меня это вешает!
На следующий день стало ясно, что погрузка заканчивается, и <Никель>, скорее всего, уйдет завтра. Мне нужно было перед отходом побывать в городе. Если Жорка останется на судне, то мне можно будет сойти на берег. После рабочего дня я зашел к Жорке в каюту. Он сидел, уютно устроившись в кресле, уже в веселом настроении и идти явно никуда не собирался.
- Начальник, дозволь сойти на берег.
Видимо, его забавляло такое обращение. Он насмешливо взглянул на меня и проскрипел своим козлетоном:
Без денег и без курева, и без житья культурного:
За что забрал? Начальник, отпусти!
- Ладно, иди, если хочешь. Только учти, что погрузка закончится утром, или даже ночью, и мы сразу отходим. А вообще, за каким хером тебя так тянет на берег перед самым отходом? Сидел бы на судне - тепло, светло, и мухи не кусают.
Разумеется, Жорка был прав. Лесопильный завод находился довольно далеко от города. Автобус ходил, мягко говоря, не совсем регулярно. В общем, с посещением города были некоторые проблемы. Однако я не мог уйти из Архангельска, не попрощавшись с Катей.
Мы познакомились через несколько дней после моего приезда в Архангельск, когда я жил в Соломбале. Я фланировал по улицам в ожидании адмиральского часа*, так как всегда свято соблюдал правило: до этого времени ни капли. С наступлением адмиральского часа я зашел в кафе и попросил принести мне на закуску трески. Не знаю как сейчас, а в то время треска была в Архангельске в изобилии. Она подавалась в разных видах: отварная, жаренная, заливная, копченая и как еще, я не помню. Официантка принесла мне порцию отварной трески с картофелем, а мне нужна была холодная закуска. Здесь я хотел только выпить и закусить, а обедать собирался позже и в другом месте.
- Я просил заливную треску.
- Что просили, то и принесла!
- До сих пор я еще не заговаривался.
- А я до сих пор еще не оглохла, - бойко ответила она.
Я первый раз внимательно посмотрел на девушку, которую до сих пор воспринимал только как безликую женскую фигуру. С хорошенького личика на меня с любопытством смотрели большие ярко-синие глаза.
- Извините, я, кажется, задумался и :
- Да ничего! Сейчас я Вам заменю.
Я посмотрел ей вслед. У нее были длинные стройные ноги, широкие крепкие бедра, четкая линия талии и плавная грациозная походка. Все! Я был сражен. Это был мой тип. Когда она снова подошла к моему столику, я предложил ей встретиться вечером.
С тех пор я проводил с Катей все свое свободное время, которого, кстати говоря, было не так уж много. <Мудьюг> уходил в рейс на десять суток, потом двое суток стоянка в Архангельске - и снова в рейс. И вот, теперь наш последний вечер. Тогда мы были уверены, что расстаемся только до весны. А как же может быть иначе? В мае начнется навигация, и <Никель> снова придет в Архангельск за пиломатериалами.
Мы зашли в ювелирный магазин, и я купил ей в качестве прощального подарка брошь в виде двух перекрещивающихся колец, усыпанных блестками. Меня несколько удивило, в какой восторг это ее привело. Она близко подошла ко мне и подняла на меня свои сияющие от радости глаза.
- Я бы тебя поцеловала прямо сейчас, если бы здесь не было столько народу.
Катя выполнила свое обещание немного позже, когда мы остались одни.
Я вернулся на судно уже за полночь. Погрузка шла полным ходом. Грузчики работали быстрее, чем обычно. Вероятно, их перевели на аккордную оплату. Трюма были уже заполнены и закрыты. Доски грузили на палубу. Из тех же досок были поставлены временные стойки, которые намного возвышались над фальшбортом*.
Рано утром Жорка разбудил меня. Мне показалось, что я спал только одну минуту. Не больше.
- Иди, зачехли лебедки.
- Но это же должны сделать матросы!
В ответ Жорка разразился длинной тирадой, почти сплошь состоявшей из ненормативной лексики. С помощью этой изящной словесности до моего сведения было доведено, что матросы все равно ни хрена (он употребил другое слово) делать не собираются; а если в контроллеры* или двигатели попадет морская вода, то я сам знаю, к чему это приведет; а чинить придется, конечно, мне, если после этого там, вообще, что-нибудь починить можно будет; так что если я дурак еще не совсем законченный, то мне стоит вылезти из койки и пойти сделать, что сказано.
Я вышел на палубу. Было еще темно. С причала меня окликнули. Я узнал матроса, с которым мы вместе жили в общежитии в Соломбале. Он увидел, что я зачехляю лебедки.
- Ты что, матросом, что ли, сюда попал?
- Нет, электриком.
Он мне не поверил.
- Ну и ну, инженер-электромеханик!
Он покачал головой и пошел своей дорогой.
С рассветом мы отошли от причала. Пятьдесят километров вниз по Северной Двине - и <Никель> закачался на волнах Белого моря. Это было последнее судно, которое ушло из Архангельска в навигацию 1959 года.
В первый день плавания поздно вечером в наш кубрик*, который я делил еще с тремя мотористами, пришел матрос и сказал мне, что электромеханика требуют в ходовую рубку*. Я немного удивился, почему он пришел ко мне, а не прямо к Жорке, но, тем не менее, пошел и постучал в Жоркину каюту. Никто не ответил. Я открыл дверь. Жорка спал на койке в одежде, повернувшись на левый бок и согнув ноги. Брюки у него были спущены чуть ниже колен. По полу перекатывалась пустая бутылка. Невооруженным глазом сразу было видно, что любые попытки оживить Жорку в течение ближайших нескольких часов не приведут к желаемому результату.
Решив, что возникла какая-то неисправность в электрооборудовании, и вахтенный штурман требует ее устранения, я поднялся в рубку. Кроме вахтенных там находился сам капитан. Увидев меня, он спросил:
- Где электромеханик?
- Зачем он Вам? Скажите, что нужно, я сделаю.
- Мне электромеханик нужен!! - Зарычал капитан, надвигаясь на меня своей внушительной фигурой. - Он что - подняться не в состоянии?!
У меня не было никакого желания обсуждать с капитаном состояние Жорки, и я пулей вылетел из рубки. Должно быть, Жорке вставили хорошего фитиля, во всяком случае, в дальнейшем он себе таких <вечеров отдыха> больше не устраивал.
Рейс проходил без особых происшествий. Жорка безбожно придирался ко мне по всякому поводу. При каждом моем действительном или мнимом промахе он с какой-то радостью восклицал:
- Ты что: инженер или :?!
Далее следовала многоэтажная конструкция, составленная из табуированной лексики.
Значительных промахов я, конечно, не делал. Речь шла о мелочевке, большей частью притянутой за уши. Сейчас, через много лет, пытаясь переосмыслить мое тогдашнее восприятие ситуации, я задаю себе вопрос: может быть, Жорка просто-напросто пытался учить меня уму-разуму, конечно, в соответствии со своим разумением? Тем не менее, я не могу отделаться от мысли, что тогда не обходилось без морального садизма.
<Никель> шел в Бостон, порт, расположенный на восточном побережье Англии. Погода нам благоприятствовала, до тех пор пока судно не достигло Северного моря, которое известно тем, что там часто бывают сильные штормы, особенно зимой. Сначала никто не придал особого значения сильному ветру и большому волнению, которыми встретило нас Северное море. Однако шторм постепенно усиливался. Размах качки* достиг значительной величины. Вскоре стало заметно, что <Никель> полностью не выпрямляется, а остается лежать на левом борту. Палубный груз постепенно сползал на левый борт, создавая кренящий момент.
Впоследствии я прочел в английской газете
Крен постепенно увеличивался и достиг опасной величины - 30 градусов. О том, чтобы идти в Бостон, уже не было речи. Судно приходилось удерживать носом к волне из-за большой опасности опрокидывания. Наибольшую опасность представляли бортовая качка и движение на попутных волнах. Но даже несмотря на все принятые меры, при таком крене и сильной качке опрокидывание могло произойти мгновенно в любой момент. Естественно, при этом не было бы никакой возможности спустить спасательные шлюпки, да и спасательные жилеты были бы практически бесполезны. Температура воды за бортом была около пяти градусов Цельсия. В такой воде через тридцать минут человек теряет сознание, а еще через час наступает, как выражаются медики, exitus letalis . Если бы даже радист успел дать SOS, вряд ли какое-нибудь судно успело бы подойти за это время к месту катастрофы, найти и поднять на борт людей, разбросанных к этому времени волнами на значительном пространстве; и все это в штормовых условиях.
Наш кубрик находился как раз на левом борту. Иллюминатор* был расположен немного выше ватерлинии*. Теперь он полностью ушел под воду. При желании можно было вообразить себя находящимся на подводной лодке или в батискафе*. Однако герметичность иллюминатора оказалась вполне удовлетворительной, в кубрик не просочилось ни капли воды.
В кладовой продуктов питания дело обстояло намного хуже - туда проникла вода. Прежде чем течь удалось обнаружить и устранить, много продуктов оказалось подмоченными. Макароны и крупы пытались просушивать и использовать по назначению, а вместо сахарного песка теперь к чаю подавалась тарелка со сладко-соленой жижей.
; Шторм в Северном море бушевал больше трех суток. Когда ветер и волнение немного утихли, снова стало возможным взять курс на Бостон.
Потом в английских газетах писали, что русским морякам пришлось проявить большую выдержку и мужество во время шторма. На судне с таким сильным креном передвигаться можно было только упираясь руками в переборки*. <Никель> сравнивали с пароходом
В среду 25 ноября 1959 года <Никель> бросил якорь в заливе Уош у восточного побережья Англии. Теперь нужна была лоцманская проводка. Подошел лоцманский катер, но лоцман на борт не поднялся. Он пообещал вернуться немного позже. Потом я прочел в бостонской газете, что лоцман объяснил репортеру свою отсрочку тем, что он не мог попасть на <Никель> из-за большого крена судна и сильного волнения в заливе.
Конечно, лоцман был в состоянии подняться на борт, несмотря на крен и волнение. Однако он хорошо знал, что качка вызывает снижение остойчивости* из-за ухудшения сопротивляемости судна действию кренящих моментов, что может привести к опрокидыванию судна теми нагрузками, которые при отсутствии качки были бы безопасны, так что ему вовсе ни к чему был такой риск во время его лоцманской проводки.
После того как волнение в заливе уменьшилось, лоцман провел <Никель> к защищенной от ветра и волн якорной стоянке, где нам предстояло провести восемь суток, но тогда этого еще никто не знал. Чтоб достичь порта назначения, надо было подняться вверх по реке Уитем. Лоцман категорически отказался вести <Никель> по реке. Он сказал, что за сорок лет службы на море ему редко приходилось видеть суда с таким опасным креном, и что случайное легкое касание днищем об ил на дне реки может привести к опрокидыванию судна.
Выход был только один - освободиться от части палубного груза, чтобы выровнять судно. Портовые власти не смогли найти свободного лихтера*, и для этой цели пришлось нанять небольшое каботажное судно. Все это происходило неспешно и заняло восемь суток. Потом в английских газетах написали, что капитан этого судна осмелился встать борт о борт с <Никелем>. Это совершенно не соответствовало действительности. <Отважного> капитана ни за какие коврижки не удалось уговорить встать лагом* к <Никелю>, и он пришвартовался к корме.
Палубный груз находился в носовой части. Экипаж <Никеля> состоял из 24-х человек. Все, свободные от вахты, выстроились цепочкой и передавали доски друг другу через все судно, а это было ни много ни мало как почти семьдесят метров. После того как мы перекидали таким образом на каботажное судно пятьдесят тонн пиломатериалов, крен уменьшился до нескольких градусов, и лоцман согласился вести <Никель> вверх по реке.
И вот, наконец, мы в Бостоне. Начало декабря. На сей раз <коварный Альбион*> не оправдывал свою репутацию страны дождей и туманов. Температура выше нуля. Погода солнечная теплая, напоминает бабье лето в Петербурге, на семь градусов южнее которого мы сейчас находимся. Кроме того, здесь, вероятно, довольно существенно сказывается влияние Гольфстрима.
Я немного разочарован тем, что получил весьма небольшую сумму в валюте. Меня успокаивают:
- Переведешь через <китайский банк>, нормально будет.
- ???
Мне снисходительно объясняют:
- Ну, скажем, ты купил вещь, на фунты, кроны, франки, не важно в какой валюте. Если перевести эту сумму в инвалютные рубли, то это будет, например, полсотни. При этом ты должен знать, что в Союзе ты сможешь взять за эту вещь рублей 1000 - 1500. Делим эту сумму на пятьдесят и получаем коэффициент от двадцати до тридцати. Это и есть перевод инвалютных рублей в <деревянные> через <китайский банк>. Если коэффициент получается меньше двадцати - это плохо, если меньше пятнадцати - то не стоит и связываться. Побереги свою валюту для более подходящего случая.
Мы сходим на берег довольно большой группой. Я спрашиваю:
- Куда мы идем?
- В <клоповник>.
- ???
- Придем - сам увидишь.
<Клоповник> оказался небольшим магазинчиком, в котором продавались второсортные и залежавшиеся вещи, зато и цена была соответствующая, что являлось немаловажным фактором при переводе через <китайский банк>. Боцману нужны были какие-то определенные женские блузки, при помощи которых ему был обеспечен высокий коэффициент перевода. Он не мог толком объяснить по-английски, что он хочет. Продавщица была в некотором затруднении и никак не могла подобрать то, что ему было нужно. Она развела руками:
- Sorry.
Но боцман не отступал:
- Давай, давай, тетка, поройся, поищи!
Боцману было немного за тридцать, <тетка> вряд ли была старше его. Разумеется, она не поняла ни слова из того, что он сказал, но интонация была достаточно красноречивой, и она снова принялась перебирать барахло. В конце концов <тетке> удалось удовлетворить боцмана.
Будучи совершенно неискушенным в тонкостях перевода через <китайский банк>, я ничего не купил в <клоповнике>. Кстати, никто не мог мне объяснить, откуда взялось такое название. Почему именно <клоповник>? Сам я мог только предположить, что это вольный перевод
Я хотел купить что-нибудь в подарок Кате, но совершенно не ориентировался в разномастной рекламе. Неожиданно мне бросилась в глаза надпись useful present на красочно оформленной витрине, на которой, среди прочего, были выставлены довольно красивые домашние женские туфли на невысоком каблучке. Продавец показал мне несколько пар, но все они были какой-то ядовитой расцветки, и мне не понравились. Он стал терять терпение, демонстративно посмотрел несколько раз на часы и наконец нагло заявил:
- Sorry.
Я уже хотел повернуться и уйти, но тут вспомнил как боцман делал покупки в <клоповнике>. А что, если и мне попросить его <порыться - поискать>?
- Will you be so kind to show me any more pairs of shoes?
Он неохотно продолжил свое занятие. Наконец, я выбрал туфли с синим верхом, расшитым серебряными узорами.
Никто не одобрил моей покупки, за исключением стармеха. Когда мы вернулись на судно, он сидел в нашем кубрике и о чем-то разговаривал с одним из мотористов.
- Ну электрик, показывай, что купил!
Он повертел мою покупку в руках и дал свою оценку:
- Королевские, ну прямо, королевские!
Мой рассказ о поведении продавца, которое показалось мне несколько неадекватным, никого не удивил.
- А зачем ты полез в люксовый магазин? Он же сразу видит, кто ты такой. Хорошо еще, что у тебя денег хватило.
Вообще, продавцы меня не очень жаловали. Может быть, вид у меня был такой, что я не тянул на серьезного клиента.
Из Бостона <Никель> пришел в Бремен, порт в Западной Германии. Когда наша группа сошла на берег, то все, как водится, пошли сразу в <клоповник>. Мои спутники начали рыться в барахле, а так как я все еще не освоил науку (или искусство?) перевода валюты через <китайский банк>, то мне это было неинтересно, и я стал из любопытства листать
- Finish, finish!
Он даже замахал руками, и мне показалось, что еще немного - и он выхватит этот журнал у меня из рук.
Мое неуемное любопытство явилось причиной небольшого приключения, которое произошло со мной в Бремене в тот же день. Когда мы вышли из магазина, до отхода судна оставалось еще больше двух часов. Я предложил пойти посмотреть памятник Бременским музыкантам, тем самым, которые являются персонажами сказки братьев Гримм с одноименным названием. Однако никто не захотел составить мне компанию. Тогда я сказал, что пойду один. Вообще-то, одному быть на берегу за границей не полагалось, но на этот раз для меня сделали исключение.
Когда я уже возвращался и подошел к воротам порта, совершенно неожиданно все вокруг окутал густой туман. Войдя в порт, я через несколько минут потерял всякую ориентировку и уже не представлял себе, не только где стоит <Никель>, но и в каком направлении находится вода. Вокруг не было ни души, спросить дорогу было не у кого. Я стал беспокоиться, что не попаду на судно к назначенному часу. Это будет ЧП. На свое счастье я боковым зрением разглядел мелькнувший в стороне силуэт человека. Я быстро пошел в этом направлении и вскоре догнал немца средних лет.
- Entschuldigen Sie , - обратился я к нему, - können Sie bitte sagen, wie komme ich zum russisch Frachtschiff Nikel?
- Ich werde Sie begleiten. Hier ist es neblig, jetzt kann man sich leicht verirren.
По дороге немец рассказывал, что он во время войны попал к русским в плен и провел там несколько лет. Меня нисколько не удивило, что несмотря на это, он не знает ни слова по-русски. Я часто видел пленных немцев, работающих на улицах Ленинграда. Однажды мой приятель сказал, что он хочет выменять у них поясной ремень на свой школьный завтрак. Мы подошли к группе немцев. Тут у нас возникло неожиданное затруднение. Все немцы были уже без ремней, они успели обменять их на бутерброды или еще на что-нибудь, надо полагать, съестное. Оказалось, что это был популярный бизнес. Наконец нашелся один, у которого еще был ремень, и сделка состоялась к взаимному удовлетворению. За все время не было произнесено ни одного слова. Объяснялись только знаками, однако заинтересованные стороны прекрасно понимали друг друга.
Я был немного удивлен другим, когда немец сказал, что о пребывании в плену у него сохранились хорошие воспоминания. Насколько я помню, пленные немцы были голодными. Однажды весной 1947 года, когда хлеб еще отпускался по карточкам, я нес из булочной буханку хлеба с солидным довеском - паек на всю семью. На улице Маяковского немцы рыли траншею под городские коммуникации. Когда я проходил довольно близко мимо одного из них, он перестал работать, выпрямился и не мог оторвать голодных глаз от хлеба. Я отдал ему довесок и поскорее ушел прочь. Мне было невыносимо видеть выражение его лица. Тогда я не задумывался, почему через два года после окончания войны немецкие военнопленные все еще находились в Советском Союзе.
Через несколько минут мы вышли к причалу, и вскоре я различил в тумане расплывчатый силуэт судна, в котором угадал очертания <Никеля>.
- Danke sehr shön , - поблагодарил я своего проводника. - Ich werde den Weg jetzt allein finden.
- Russische Leute sind gute Leute , - сказал он мне на прощание. - Auf Wiedersehen!
Ушлые торговцы были прекрасно осведомлены, кто какими средствами располагает и какими товарами интересуется. В некоторых магазинах портовых городов в значительной степени ориентировались на запросы и возможности русских моряков. В один из таких <клоповников> мы зашли в Антверпене, куда пришли из Бремена. Хозяин говорил по-русски. Мне понравился там один джемпер, плотный вязки из шерсти двух цветов: черной и красной. Он был с таким вырезом, что его можно была надевать на рубашку с галстуком. Я недавно видел такой в одном из заграничных журналов мод. Под картинкой было написано что-то вроде: <В этом джемпере Вы будете отлично выглядеть даже без пиджака>. Однако цена была слишком высокой для <клоповника> и, следовательно, для моего кармана. Заметив, что я отложил джемпер в сторону, хозяин сделал мне значительную скидку. После этого я уже не смог отказаться от покупки.
Заворачивая джемпер, он стал рассказывать мне, что сам он из Одессы, эмигрировал в 1925 году и в конце концов осел в Антверпене. Это прекрасный город! Здесь он держит небольшой магазин, его клиенты, в основном, русские моряки; он знает, что их интересует, и какие цены их устраивают. Магазин удобно расположен, совсем недалеко от порта; клиентов достаточно, дела у него идут прекрасно.
Мои спутники давно вышли из магазина и ждали меня на улице. Мне было неловко заставлять их так долго ждать, но, в то же время, я не мог прервать такого любезного господина, тем более, что он сделал мне необычно большую скидку. А он все говорил и говорил: Под конец он сказал, что у него есть дочь, молодая красивая девушка, и он бы хотел, чтобы она вышла замуж за какого-нибудь подходящего человека из русских моряков. После этого он выдержал паузу и внимательно посмотрел на меня.
Джемпер не обманул моих ожиданий. Он действительно оказался отличного качества. Я носил его много лет, а он был все как новый.
После Антверпена <Никелю> предстоял трамп* до будущей весны, пока не начнется навигация на Белом море.
*адмиральский час (ист.), предобеденный перерыв, который объявлялся на флоте ежедневно в 11 часов для того, чтобы офицеры и матросы могли выпить и закусить перед обедом. Введен Петром I.
*Альбион, древнее название Британских островов.
*батискаф, автономный обитаемый подводный аппарат.
*ватерлиния, линия соприкасания поверхности тихой воды с корпусом плавающего судна.
*встать лагом (здесь), встать бортом к борту другого судна.
*иллюминатор, застекленное отверстие в бортах, надстройках и верхней палубе судна.
*каботаж, плавание судна между портами одного государства.
*контрóллер (здесь), устройство управления электродвигателем грузовой лебедки.
*кубрик, жилое помещение для всей команды судна или для ее части.
*Ленинградское высшее инженерное морское училище (ЛВИМУ) им. адмирала С. О. Макарова готовит кадры для морского флота. Училище ведет свою историю от мореходных классов, основанных в 1876 году. С 1954 года по 1991 называлось, как указано в тексте. С 1991 года Государственная морская академия (ГМА) им. адмирала С. О. Макарова.
*лихтер, судно для перевалки грузов со стоящих на рейде морских судов.
*навигация (здесь), промежуток времени, когда по климатическим условиям (уровень воды, лед и пр.) в данном порту или районе моря возможно судоходство.
*найтов, стальной трос или такелажная цепь для закрепления груза. Крепление найтовами применяют для удержания груза от поперечных и продольных смещений во время качки судна.
*остойчивость (судна), способность судна, выведенного внешним воздействием из положения равновесия, возвращаться в него после прекращения этого воздействия.
*переборка, вертикальная или наклонная стенка, разделяющая внутреннее пространство судна на помещения, а также наружная стенка надстройки и рубки.
*размах качки, сумма двух амплитуд следующих друг за другом колебаний. Амплитуда качки - наибольшее отклонение судна от его среднего положения при одном колебании.
*трамп или трамповое судоходство, вид торгового мореплавания, при котором грузовые суда не связаны с постоянными районами плавания, портами погрузки и выгрузки, не ограничены определенным видом груза. Трамповые перевозки осуществляются по разовым договорам, в которых определяются направление и стоимость перевозки.
*фальшборт, стальной пояс выше верхней палубы судна, выполненный как продолжение борта.
*ходовая рубка, главный пост управления судном.
*экипаж, береговая флотская часть.
*экипаж судна, коллектив людей, обслуживающих судно под руководством капитана.
Тёмные окна
В этот ноябрьский день 1994 года в Хельсинки моросил мелкий осенний дождь. Тёмно-свинцовое небо давило на крыши домов. В такую погоду легко впасть в депрессию, тем более, если почва для нее уже подготовлена.
Бренная оболочка Андрея медленно перемещалась по улице, а душу его неотвратимо засасывала мрачная трясина невесёлых раздумий. Прошло уже больше двух лет с тех пор, как он и его жена Анна приехали в Финляндию из Петербурга. Тогда он был полон радужных надежд. Диплом престижного института, солидный опыт, впечатляющий послужной список - что ещё надо для начала? А там он уж сумеет себя показать! Он знал себе цену и не сомневался в успехе.
Однако реальность оказалась иной. Теперь его прежние надежды развеялись <как с белых яблонь дым>. До сих пор все его попытки получить работу наталкивались на вежливые отказы. Его всё чаще мучила мысль, что эта суета с поисками работы напрасна, и что всё это не более чем <кипенье в действии пустом>.
Он вспоминал, как гремели его разработки. А ведь он многое ещё мог бы сделать с его опытом, с его талантом! Но судьба, по-видимому, распорядилась иначе и поставила на его карьере жирный крест. Скоро ему стукнет полтинник. Прогноз тяжёлый. Ему было известно, что при поисках работы многие сталкиваются с возрастной дискриминацией или, как здесь говорят, с <возрастным расизмом>.
Были и другие проблемы. Когда в девяностые годы ингерманландцы начали приезжать в Финляндию, в основном из Эстонии и России, финны, вероятно, ожидали, что приедет приблизительно такой же контингент как в 1943 году, из которого можно будет набирать обслуживающий персонал ravintoloihin ja sairaaloihin(1). Но с тех пор минуло полвека, сменились два поколения, и ситуация сильно изменилась. Многие из приехавших были квалифицированными специалистами, в том числе и с высшим образованием, и у них были соответствующие амбиции, реализовать которые здесь оказалось весьма непросто. Один из знакомых Андрея, физик, окончивший университет в Петербурге, после длительных и безуспешных поисков работы как-то в сердцах сказал, что ему легче получить Нобелевскую премию, чем рабочее место здесь в Финляндии.
Опять же ксенофобия. Как ни верти, от этого никуда не денешься. Андрей слышал как-то по радио, что среди финских работодателей проводился выборочный опрос: <Кого бы вы приняли на работу: иностранца или гомосексуалиста?> Все сто процентов опрошенных предпочли второй вариант.
<Чёрт! Надо же выходить!> - Погружённый в размышления, Андрей чуть не проехал свою остановку.
Анны дома не было. Ей повезло, вскоре после приезда в Финляндию она устроилась на работу. Возможно, здесь сыграл свою роль и возрастной фактор, она была моложе Андрея на восемь лет. Кроме того, у неё не было больших претензий, и её вполне устроила должность комплектовщицы цехового склада. Через полгода она получила прибавку к зарплате, но из-за этого Андрею уменьшили пособие по безработице до символической суммы. Ему казалось, что как раз после этого у них в семье начался разлад. Во всяком случае, тогда они серьёзно поссорились. Особенно задела Андрея её фраза:
- А вот Юрка в таком случае наверняка что-нибудь бы придумал!
Юрку часто ставили ему в пример. Только и слышно, что Юрка удачно купил подержанную машину, недорого и в хорошем состоянии; а вот у Юрки никогда нет проблем с деньгами; и вообще, Юрка умеет жить, не то что некоторые. Разумеется, нетрудно было догадаться, кого она подразумевала под <некоторыми>. У <некоторых> действительно не было машины, зато время от времени возникали затруднения с деньгами, так что <некоторые> во всех отношениях сильно проигрывали при сравнении их с Юркой, не говоря уже об <умении жить>.
Юрка и его жена приехали из Эстонии и жили в соседнем доме. У них был сын, который учился в Таллинне в институте, и Юркина жена часто ездила его навещать; вот и сейчас она была в отъезде. Злые языки говорили, что подоплёка этих поездок совсем другая. Будто бы Юрка и его жена скупают на <кирпушках>(2) старые вещи, а потом возят их в Эстонию на продажу. Кроме того, они не гнушаются ездить на машине ночью по городу и вытаскивать вещи из <жёлтых ящиков>(3) .
Андрей не верил ни одному слову из этих россказней, но однажды, когда они были в гостях у Юрки, через случайно приоткрывшуюся дверь он увидел, что Юркина кладовка доверху набита старыми вещами.
nbsp; Так что же делать с неожиданно свалившимся свободным вечером? Анна должна скоро прийти с работы, но она знала, что у него сегодня курсы, и может где-нибудь задержаться. Скорее всего, без шопинга не обойдётся. Оставаться дома одному не хотелось. Может быть, зайти к Юрке?
Не зажигая света, Андрей подошел к окну. Из темноты было лучше видно. Перед окнами дома росли высокие клёны. Летом их густая листва закрывала расположенную за ними стоянку автомобилей и подъезды соседнего дома, стоящего под прямым углом, где жил Юрка, но сейчас все было хорошо видно. Три окна Юркиной квартиры на втором этаже были тёмными. Юрка ещё не пришёл. Два месяца назад он получил из бюро по трудоустройству направление на работу на полгода продавцом в магазин
На стоянку подрулила Юркина светло-серая <тойота>. Из машины вышли Юрка и Анна. Они работали недалеко друг от друга, и Юрка иногда подвозил её, когда их часы работы совпадали. Анна подняла голову и пристально посмотрела на тёмное окно, за которым стоял Андрей, как будто бы знала, что он там. Ему показалось, что их взгляды встретились, но, конечно, она не могла видеть его в темноте за тюлевой занавеской. Юрка и Анна прошли через стоянку и скрылись в подъезде Юркиного дома. Анна думает, что он ещё не пришёл. Должно быть, она зашла к Юрке выпить чашечку кофе и немного поболтать. Как будто в подтверждение этого на кухне Юркиной квартиры вспыхнул свет.
В последнее время Анна стала пренебрежительно с ним разговаривать. Андрей замечал, что она все больше становится похожа на свою мать, высокую дородную женщину с властным характером. Своего мужа она держала под башмаком. Он немного попивал, бедолага, и, как полагал Андрей, в немалой степени из-за обстановки в семье. Теперь Андрей с некоторым запозданием вспоминал чей-то совет: <Прежде чем жениться, внимательно посмотри на свою будущую тещу. Со временем твоя жена станет такой же.>
nbsp; Свет на Юркиной кухне погас и тотчас загорелся в спальне. Андрей стоял у окна и ждал, что Анна сейчас выйдет из подъезда. На улице не было ни души. Дождь почти перестал. В воздухе висела осенняя изморось. Мокрые деревья и асфальт отливали в свете фонарей неровным тёмным блеском.
Свет в Юркиной спальне погас. Прошло несколько минут. Анна не появлялась. Андрей смотрел на тёмные окна Юркиной квартиры и вдруг почувствовал резкую боль в рёбрах. Он не сразу сообразил, что это сердце бешено колотится в груди и бьёт изнутри по рёбрам как молотком. Ноги стали как ватные, он испугался, что упадёт, и прислонился к окну. Нестерпимо захотелось выпить. Можно ещё успеть в <Алко>, если поторопиться.
nbsp; : Андрей шёл к автобусной остановке, ничего не замечая вокруг. Перед глазами плыл туман, в котором маячили три тёмных окна на втором этаже, но его мозг работал чётко, прикидывая какую бутылку он сможет купить на те деньги, что лежали у него в кармане:
1 - ravintoloihin ja sairaaloihin (финск.) в рестораны и в больницы.
2 - кирпушка - искаж. финск. kirpputori - букв. <блошиный рынок>; барахолка.
3 - ящики жёлтого цвета, устанавливаемые на улицах, (в Финл.) для сбора ношеных, но годных к употреблению вещей, которые затем реализуются в специальных магазинах по низким ценам или используются в качестве гуманитарной помощи.
4 - Second hand (англ.) подержанный (здесь о вещах).
БИОГРАФИЯ
В процессе подготовки...
КНИГИ
В процессе подготовки...
САЙТ АВТОРА
