Мария РОЗЕНБЛИТ


Навстречу


   Ежедневно старик Григорий ходил вечером к сыну и внукам на ужин. Потому как в доме жил один, а годов разменял восьмой десяток. Путь был не близкий — сын жил на другом конце поселка. Чтобы сократить дорогу старик стал ходить через кладбище. Потом привык и другой дороги не представлял. Но была этому еще причина, более тайная.
   Вот уже полтора десятка лет на этом кладбище покоилась его жена Вера. Григорий до сих пор не мог смириться со своим одиночеством. А потому каждый раз, возвращаясь от сына, заходил на могилку пожаловаться, а иногда и попросить совета.
   Сегодня дед был в благодушном настроении, поэтому не ворчал, как обычно. Подойдя к могилке, он перекрестился и коснулся рукой земли. Так он извещал покойницу о своем приходе.
   – Ну, что я тебе, Верка, скажу? Плохо ты со мной поступила! Ой, как плохо! Лежишь себе и, поди, в ус не дуешь? А мне каково? Ты что думаешь, что я иду к нашему Андрюшке, чтобы поесть?! Да я и не голоден вовсе! А если надо, так еще и сам смогу приготовить, ты же знаешь... Тоскливо мне, Верка. Вот и хожу вечером к ним, потому как каждый раз могу к тебе зайти. Ну, что еще тебе сказать? Дети меня не обижают. Невестка каждый раз с собой кушать дает, мне на день хватает. Да что я тебе рассказываю – сама все видишь... А тут еще Полкан стал по ночам выть. Да так жутко! Я-то не боюсь, чего мне бояться? Страшнее того, что ты меня бросила, уже не будет. Только соседи жалуются. Говорят, наш пес им спать не дает. А что я могу поделать? Ну, да ладно. Пойду я, Веруня, а то уже совсем темнеть стало. Надо еще на ночь Полкана покормить, может меньше выть будет... Почивай с миром, завтра зайду.
   Старик уходил, чтобы на второй день в это же время придти опять.
   В последние две недели старый Григорий слег. Несмотря на летнюю августовскую пору, он умудрился заболеть гриппом. Невестка Татьяна ежедневно приходила к свекру сама или присылала детей. Вечером после работы заезжал сын Андрей. Не обделяла вниманием больного и соседка – бабка Авдотья. Поскольку ей было уже за девяносто, она всегда заходила в дом со словами:
   – Этим молодым лишь бы поваляться в постели, лишь бы не работать! Гришка, давай подымайся, сколько можно лежать? Пожалей хотя бы свою невестку. Сейчас самая горячая пора, заготовки на зиму делать, а ей бедолаге к тебе каждый день бежать!.. Вот уж повезло тебе с детьми, Гришка! Татьяна – золотой человек, да и сын вон какой заботливый!
   Григорий согласно кивал головой и отвечал:
   – Да подымусь я, Авдотья. Вон сколько времени уже на могилке не был. И тебе загородку для кур надо доделать. Завтра и подымусь.
   Старик поднялся. И когда невестка вечером принесла ужин, сказал, чтобы завтра к нему никто не приходил, потому как придет на ужин сам, как всегда.
   К вечеру Григорий собрался идти к детям. В авоську положил с десяток яблочек для Олюшки. У сына хоть и было своих вдоволь, но внучка эти любила особенно. В этот раз старик, зайдя на кладбище, сразу повернул к могилке. Поправил искусственные цветы, потревоженные ветром, и присел на скамейке.
   – Не сердись, Веруня. Болел я. Думал, что наконец-то с тобой вместе будем. Да видно там в небесах еще не хотят меня, – и уже более сердито добавил, – там у вас тоже незнамо что творится! Наверное, как и здесь на земле... Тут же, Верка, все стало по-другому – власть поменялась. Плохо стало, безрадостно... Да, я сегодня оделся в новый костюм. А что он будет висеть, ни разу не надеванный? Хоть посмотреть, как на мне сидит!.. Ну не сердись, не сердись. Есть, что сказать тебе... Да вот не знаю, с чего начать. Неудобно как-то. Ты только не думай, еще ничего не решено! Я поэтому и зашел сначала к тебе, посоветоваться... Ты эту Ульяну должна знать. Она твоего возраста. Спокойная женщина, тихая. Мужа схоронила давно, еще раньше чем ты ушла. Она теткой приходится нашей невестке. Вот и посоветовали дети доживать века вместе с нею. Андрюша говорит, что для них так будет легче... Только не злись! Я же не сердился, когда ты ни с того, ни с сего ушла! Вон другие бабы – больные, и то, до сих пор живут. А ты же у меня была, как кровь с молоком! – старик замолчал, слабая улыбка тронула его губы, – Олюшка в тебя пошла, как две капли воды. Все песни, которые ты пела, выучила наизусть и тоже поет. Голос у нее славный. Конечно, как ты пела — так теперь уже никто не споет! И вот как теперь поступить? Как ты посоветуешь, так и будет... А сам я в сомнениях. Ульяна человек добрый. Ей, наверное, какие-то слова ласковые надо будет говорить. А я, Веруся, все слова тебе переговорил. Ты их забрала с собой. Нету их! А новых я не знаю. А потом еще вопрос – если она придет к нам в дом, вдруг ненароком передвинет вещи не туда, где ты их поставила! Как тогда?
   Вот такая, Верунька, задачка... Ну, да ладно. Чего-то меня сморило. Я здесь на скамейке немножко передремлю. Успею еще на ужин...
   Григорий удобнее уселся на скамейке, положив рядом авоську с яблоками. Голова его опустилась на грудь, и старик умолк.
   Ближе к ночи родственники нашли старика Григория у могилы его жены. Рядом на скамейке лежала авоська с яблоками.
   Похороны по местным меркам были пышные. Съехалась многочисленная родня, чтобы проводить в последний путь покойника. Священник не спеша отпевал покойного у края могилы. Плакали многие. Самые искренние слезы катились по щекам Андрея. Перед его глазами вдруг нарисовалась картинка – отец и мать, совсем молодые, ведут его за руку в первый класс. Тогда у него в руках был огромный букет, из-за которого маленький Андрюша не видел дороги и спотыкался. Вот, смеясь, отец берет у него букет и несет сам...
   В это время гроб стали опускать в яму. Слезы обжигали щеки, но Андрей их не замечал. Внучка покойного, Олюшка, вцепилась в руку отца и плакала навзрыд.
   Солнце светило безмятежно. Небо было голубым без единого облачка – небеса приберегали дождик для тех, по которым некому будет плакать...



Брат


   В последнее время Надя привыкла, что ее мама, уйдя в другую комнату спать, разговаривает сама с собой. А когда впервые это услышала, испугалась и громко заплакала. Вернее, сначала она обрадовалась. Ей показалось, что ее папа вернулся и опять будет с ними. Мама обращалась к нему, называя его Павлушей. В памяти девочки еще сохранилось то радостное время, когда у мамы было хорошее настроение, и она называла отца этим именем.
   Надя тихонечко подошла к двери и прижалась к ней ухом. Из комнаты слышны были спокойные, ласковые слова мамы:
   – Павлуша, ты помнишь, как нес меня на руках до самого дома, когда я в поле проколола ногу? Никак нельзя было остановить кровь, она все шла и шла. А я все волновалась, что тебе тяжело меня нести. Долго потом нога болела. Сейчас уже все зарубцевалось, зажило.
   После короткого молчания мама продолжила:
   – Лучше бы не зажило никогда!
   Надя теснее прижала ухо к двери, надеясь услышать папин ответ. Но говорить опять продолжала мама:
    – В тот вечер мы с тобой, Павлик, стали мужем и женой. Свадьба уже после была. Счастья-то было сколько! Казалось, его хватит на две наши жизни и на наших детей. Хотя детей-то у нас – одна Надюша.
   Надя, услышав свое имя, подумала, что наконец-то услышит голос отца. Но опять послышался мамин голос:
   – Чего же во мне такого не было, что ты нашел у этой змеи подколодной, Павлуша? Я ли за тобой не смотрела? Ты же у меня всегда обстиранный был, накормленный. А сам знаешь, как сейчас накормить мужика, голодно ведь! Мне люди доносят, что в одной рубашке по две недели ходишь. Да и не слишком сытно, наверное. Особенно, когда она родила тебе пацана. Я-то его не видела, глаза б мои на него не смотрели! А тетка Аксинья говорила, что мальчишка весь пошел в Лизавету, в их поганый род! Признаюсь тебе, муж мой, ждала, что вернешься к нам с Надей. А когда узнала, что пацан на тебя не похож, еще больше обнадежилась.
   Ha какое-то время мама замолчала, а Надя растерянно пыталась понять, что же все-таки происходит и сколько людей находится в маминой комнате.
   – Что же ты меня, не отпускаешь, Павлик? Ведь уже ясно, что не вернешься к нам. Так уйди ты с моей души, Христа ради прошу!
   Когда девочка услышала громкое мамино рыдание, она стремительно открыла дверь и вбежала в комнату. Мама сидела за столом, опустив голову на руки. Ее плечи дрожали от плача. Перед нею стояла в рамке фотография Надиного отца. Надя испуганно обняла мать и стала вытирать платком ее мокрое от слез лицо. Девочка с такой силой терла мамины щеки, что они стали пунцовыми. Ей казалось, вытри она слезы насухо, и они исчезнут навсегда. Но слезы почему-то продолжали течь, и Надя заплакала вместе с мамой.
   После этого случая Анюта, так звали Надину маму, на какое-то время успокоилась. По крайней мере, так казалось Наде. Но в последнее время девочка опять слышала рыдания.
   Иногда Надя давала себе слово поговорить с папой, поскольку виделась с ним довольно часто. В школу она ходила во вторую смену и перед уроками всегда забегала к отцу. Причина у нее была всегда одна и та же – попросить у отца денежек на тетрадки, заведомо зная, что денежек он не даст, поскольку их в то время ни у кого не было. Но это ее нисколечко не огорчало, главное было – повидаться с отцом. Надо сказать, что Павел, Надин отец, работал сапожником в том же доме, в котором жил с теперешней женой Лизаветой. Половина дома была отведена под сапожную мастерскую.
   Однажды Надя перед школой, как обычно, зашла к отцу и увидела на его коленях мальчишку. Тоненькая иголочка острием коснулась чего-то очень больного в груди девочки. Она забыла даже поздороваться. Так и стояла молча у двери. Отец, сняв мальчика с колен, произнес:
   – Беги, Антошка, к матери, мне надо работать. А это твоя сестричка, Надюша. Подойди, поздоровайся!
   Мальчик бочком, несмело подошел к Наде и послушно повторил слова отца:
   – Сестричка. Дюша.
   Надя, придя в себя и сделав презрительную мину, произнесла:
   – Вот еще! Больно мне надо!
   Повернулась и выбежала за дверь.
   После этого случая она недели две к отцу не заходила. Потом опять пошла. Потому что мама, часто, как будто совсем невзначай, интересовалась у Нади, как поживает отец.
   В последнее время каждый приход девочки к отцу заканчивался встречей с Антошкой. Когда она выходила от папы, мальчишка подстерегал ее во дворе и всякий раз норовил пройтись рядом с нею. Поначалу он даже пытался брать ее за руку, но Надя отмахивалась от него и старалась идти сама по себе, независимо. Вот и в этот раз мальчик, спотыкаясь, семенил рядом с ней и, проглатывая окончания слов, спешил высказаться, прежде чем девочка подойдет к школе:
   – Дюша, а моя мама говорит, что ты меня не любишь и поколотишь! Но это же не правда? Ты же моя сестричка!
   Надя убыстрила шаг, но Антошка не отставал. Забежав вперед, он просительно заглянул девочке в лицо:
   – Дюша, можно мне посмотреть цветочек у тебя на голове?
   Надя снисходительно ответила:
   – Глупый, это – заколка для волос. Мне ее мама подарила.
   Потом, воровато оглянувшись, не смотрит ли кто, присела на карточки со словами:
   – Смотри, только быстрее, мне надо на уроки!
    Мальчик восхищенно смотрел на заколку и, не удержавшись, потрогал ее рукой. Потом, видимо, от избытка чувств, произнес:
   – Дюша, мне папа говорил, что я уже большой, мне пять лет. А когда стану еще больше – буду тебя защищать, потому что я твой братик.
   – Вот еще защитник на мою голову свалился! Ладно, беги домой, а то твоя мама опять меня ругать будет.
   Надя ушла в школу, а Антошка, сломя голову побежал домой – мать уже его звала.
   В последнее время к Анюте зачастила бабка Аксинья. Анюте она приходилась родной теткой. В округе поговаривали, что Аксинья много чего колдовского знает. Видимо, это было правдой, потому как по вечерам можно было увидеть, как в бабкин дом, озираясь, спешит какая-нибудь молодуха. Анюта об этом предпочитала не знать и на эту тему никогда не заговаривала со своей тетей.
   В этот вечер Аксинья зашла к ним довольно поздно. Анюта поставила на стол незамысловатый ужин и, когда все поели, сказала Наде, чтобы та ложилась спать, а уроки сделает завтра с утра. Девочка привыкла матери не перечить и послушно легла в кровать. Мама с бабкой Аксиньей ушли в другую комнату, откуда слышался их невнятный разговор. Наде неинтересно было их слушать. Все бабкины высказывания она знала наизусть. Например, про загубленную Анютину жизнь, про подлеца Павла и его теперешнюю жену. Поэтому Надя начала было дремать. Но вдруг громкие слова бабки Аксиньи насторожили девочку:
   – Да какой же малец устоит против такой игрушки?! Пускай Надюшка отнесет и даст ему в руки!
   Сон девочки мгновенно исчез, и она стала внимательно прислушиваться, тем более что ее имя тоже было названо. Анюта, между тем, с сомнением в голосе произнесла:
   – Не хочу я, тетя, грех на душу брать. Детская душа ни в чем не повинна!
   – Глупая ты, Анюта! – отвечала Аксинья. – Как была глупая, так и осталась. Пацану-то ничего не будет. Леший его не возьмет! Он только Павлу станет противным. Да таким противным, что Павел не сможет там жить. И вернется в твой дом, к тебе и дочери. Бери без разговору игрушку, и пусть Надя завтра же, потому как завтра полнолуние, отдаст ее пацану.
   Разговор стих. Надя почти что не дышала. Неужели возможно, что они опять будут все вместе?! Каждый вечер папа ее будет целовать на ночь, и желать спокойной ночи. А мама будет называть его Павлушей? В своих фантазиях Надя шла все дальше, но вдруг ее остановила мысль: я должна отнести и отдать Антошке игрушку, от которой он станет противен папе! Так сказала бабка Аксинья. Жалко ли ей Антошку? Она не знала. Радость от мысли, что отец будет вместе с ними, была настолько всеобъемлющей, что подавила все остальные чувства. С этим Надя и уснула.
   На второй день Анюта собирала дочь в школу. Как всегда, положила в сумку с учебниками две краюшки черного хлеба, посыпанные сахаром. В то время сахар был роскошью, но Анюта умудрялась его доставать и держала для Нади.
   Когда девочка собралась выходить из дома, мама, достав из кармана фигурку глиняного петушка, каким-то чужим для Нади голосом глухо произнесла:
   – Это отдай Антошке! Ты же с ним видишься, я знаю. Пусть играет. Надя смотрела на фигурку, боясь прикоснуться к ней рукой. Но, увидев изможденное лицо матери и ее затянутые болью глаза, решительно взяла петушка и положила его себе в сумку.
   Как всегда, Антошка поджидал девочку у двери мастерской. Увидев ее, он радостно раскинул руки и бросился к ней со словами:
   – Моя Дюша пришла! Я тебя уже давно жду!
   Изо всех сил Надя старалась быть твердой в своем намерении. Мысленно успокаивала себя тем, что Антошке ничего плохого не сделается. Он будет жить, как и жил до тех пор. Только папа будет не с ним, а с ней – Надей. Она достала из сумки фигурку и протянула ее мальчику. В горле девочки образовался какой-то противный ком. Он мешал ей разговаривать. Поэтому она лишь коротко бросила:
   – Это тебе, играй!
   B глазах защипало, и она сердито вытерла их кулаком. Антошка радостно рассматривал игрушку, приговаривая:
   – Сестричка подарила! Дюша, ты хорошая! – Потом, о чем-то вспомнив, заговорщицки продолжил: — Я тоже тебе что-то подарю!
   С этими словами он запустил палец за щеку и вытащил изо рта наполовину обсосанный леденец. Удивленно на него посмотрел, после чего его личико огорченно вытянулось, а из глаз покатились слезы:
   – Дюша, я не хотел кушать конфетку! Я ее спрятал в рот для тебя, чтобы мама не увидела. А конфетка сама сосалась, я не виноват. И теперь у меня нет для тебя подарочка-а-а.
   Тут мальчишка откровенно заревел. Надя непроизвольно обхватила Антошку руками, прижала к себе, пытаясь успокоить:
   – Не плачь! Вон сколько еще конфеты осталось. Мне хватит. Давай ее мне!
   Мальчик несмело улыбнулся. Все еще не веря словам Нади, Антоша поднес обсосанный леденец к ее губам. Со словами: «Ой, какая вкусная!» Надя взяла в рот конфету. Ком в горле исчез, но в ее груди как будто разлилась горячая вода. Она жгла девочку изнутри. С этим ничего нельзя было сделать. Глиняный петушок выглядывал из кармана Антошиной рубашки. От огорчения мальчик о нем на время забыл. Надя вытащила петушка и, переложив его себе в карман, произнесла:
   – Антошка, я этого петушка заберу у тебя обратно, потому что он испорченный и не свистит. В следующий раз я принесу тебе другого. Договорились? Увидев слезы в глазах мальчика, она, вытащив из своих волос заколку – предмет зависти всех подружек, протянула ее Антошке.
   Свои действия девочка не осмысливала. Казалось, кто-то руководит ею со стороны.
   Антоша восхищенно смотрел на заколку, не веря своему счастью. Ведь до сих пор Дюша только изредка разрешала ему потрогать заколку, не вынимая ее из волос.
   – Дюша, неужели это мне? – недоверчиво спросил мальчик, трепетно держа заколку обеими руками.
   – Тебе! Насовсем! – ответила Надя и, не заходя к отцу, ушла.
   Времени до начала уроков оставалось достаточно, и девочка направилась к пруду. Подойдя, она размахнулась и бросила глиняного петушка далеко в воду.
   Когда вечером Надя пришла со школы, Анюта встретила ее словами:
   – Надюша, забери завтра у мальчика игрушку, не нужна она ему!
   От неожиданности Надя, ничего лучше не придумав, ответила:
   – Мама, ее у Антошки нет: я потеряла эту игрушку.
   Анюта, облегченно вздохнув, произнесла:
   – Ну и ладно, ну и, слава Богу! Только вдруг найдет кто-нибудь. Не надо бы этого допустить!
   – Не найдет, мама! Я ее далеко забросила, на самую средину пруда, – горячо воскликнула Надя, а потом, сообразив, что выдала себя, густо покраснела и опустила голову.
   Анюта молча посмотрела на дочь. Подошла к ней, обняла и прижала к себе со словами:
   – Всех-то ты жалеешь. Вся в меня пошла. Лишь бы судьба у тебя была другая, на мою не похожая!
   Анюта гладила дочь по волосам и вдруг воскликнула:
   – А потеряла ты заколку, нету ее в волосах! Но заколку, если кто и найдет, — не страшно. Пускай она ему будет к счастью. А я тебе другую куплю, не жалей, дочка!
   Надя, прижавшись к матери, соглашалась, что да, пусть заколка будет к счастью, а она нисколечко не жалеет...

Литературные чтения
Дружеский шарж


   Литературные чтения открыла серией любовных стихов поэтесса Столбанюк. Это была дама постбальзаковского возраста крупного телосложения. В ее одежде наблюдалась склонность к цветам юного возраста, поэтому каждый раз она поражала коллег по-новому ярко-розовыми тонами.
   Свои стихи она читала громко, периодически ударяла себя рукой в грудь, откровенно требуя любви. Закончила свое чтение приевшейся всем фразой «А я любви хочу!» и стала искать глазами жертву. За столом напротив нее сидел поэт Веточкин. Хищными глазами поэтесса впилась в его лицо. Веточкину стало как-то неуютно, и он заерзал на стуле.
   Поэт Веточкин очень любил талантливые стихи и свои, в частности, но в данную минуту совершенно не был готов к любви иной.
   А посему, выставив в виде щита толстую пачку мелким почерком исписанных листов, заискивающим голосом произнес:
   – Можно, я почитаю свое стихотворение? Буквально десять минут! Цикл называется «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?»
   И тихонько, но честно добавил:
   – Здесь всего десять листов.
   Веточкин не только слыл, но и был талантливым поэтом, и хоть десять листов было многовато, тем не менее, все закричали:
   – Ладно, валяй! Слушаем!
   Но, услышав про Дездемону, поэтесса Столбанюк зарделась от удовольствия и воскликнула:
   – О, как вы все понимаете! У меня есть ответ на весь ваш цикл!
   И без паузы начала декламировать:

Без ревности не бывает любви,
Так было во все времена,
Условности все разорви,
Любовь пред тобой, вот она!

   В этом месте поэтесса самозабвенно ударила себя в грудь, задев сидевшего рядом поэта Гуськова. Гуськов хотел было уклониться, но, не сориентировавшись, оказался как раз посередке мощной груди поэтессы и уткнулся носом в крупную брошь.
   Поэтесса упорно шла к своей цели. Мощной рукой водрузив Гуськова на место и глядя горящими глазами на Веточкина, она продолжала:

Мы вместе с тобой полетим
На облаке нашей любви
Туда, где небесная синь
И солнца златые круги!

   Пока поэт Гуськов, услышав про облако, изумленно осматривал габариты поэтессы, Веточкин, поняв, что прочитать свой цикл ему не светит, укладывал листы в сумку.
   – Напьюсь! – хмуро подумал поэт Веточкин, и стекла его очков хищно сверкнули в поисках спиртного. Он редко употреблял алкоголь и смутно представлял, что и сколько. Рядом стояла большая кружка, должно быть, с пивом, и Веточкин, решительно опорожнив ее наполовину, намерился вставить реплику. Но не тут-то было! Слова любви вновь загремели:

Никто нам не должен мешать!
На облаке только вдвоем!
Сумеем шалаш свой создать,
И песню любви пропоем!

   – Не буду больше писать такие длинные циклы, – тоскливо подумал Веточкин и допил оставшееся в кружке. Сидевшая рядом с Веточкиным дама, тоже поэтесса, смущенно заметила:
   – Вольдемар, этот коньяк был для всех. Его вылили в кружку, чтоб не было заметно для бармена!
   Но Веточкин по определенным причинам уже мало что слышал. Шалашом любви поэтесса Столбанюк закончила свое выступление и, поскольку во время чтения тоже отхлебывала, только из другой кружки, грузно опустилась на стул отдохнуть.
   Поэт Гуськов, завидовавший ранее поэту Веточкину (не его таланту, поскольку сам был талантлив, а той обильной любви, излившейся на голову Веточкина), теперь тайно радовался роли отвергнутого и также потягивал коричневого цвета жидкость из бокала.
   В это время к их столу подошел моложавого вида крепкий мужик и дружелюбно произнес:
   – Вы – поэты, да? Уважаю! – И, обратившись к Гуськову, продолжил: – Ты мне скажи, он ее убил, или она сама умерла от любви? Ну, помнишь: «Я вас любил, любовь еще, быть может!» Это Гоголь написал. Потом эта панночка из гроба поднялась. Ты представляешь, мужик? Ожила! Он ее позвал: «Приди, приди ко мне, мой друг!» И она поднялась из гроба! Вот что такое любовь! А вы, значит, пишете? Одобряю!
   Пышнотелая поэтесса, среагировав на реплику мужика «приди ко мне», стремительно, насколько позволяла ее комплекция, поднялась и намерилась заняться любителем поэзии всерьез. Поэт Гуськов, не успевший ответить приблудному мужику по поводу авторства Гоголя и почувствовавший себя легко после ухода поэтессы, предался размышлениям. В жизни он был неразговорчив и не любил многословия других, поэтому после любовного цикла поэтессы отдыхал.
   Между тем Веточкин вошел в известное всем состояние после изрядного количествa выпитого. Но, тем не менее, упорно пытался анализировать литературное творчество в целом.
   – Какое дерьмо – стихи! – насколько мог внятно произнес Веточкин.
   Поэт Гуськов, услышав это, обиделся за всю русскую поэзию и за свою, в частности, и ответил:
   – А вы, батенька, не хамите! Нету лучше поэзии, чем наша!
   Веточкин, совершенно не слушая Гуськова, продолжал:
   – Экое дерьмо – эти стихи про любовь!
   – А, ты про это?.. – Здесь Гуськов мечтательно возвел очи гope и продолжил: – Это всего лишь мазки!
   В это время сидевшая рядом с Веточкиным сердобольная поэтесса стала уговаривать всех расходиться по домам. Поэт Гуськов, у которого наконец-то прорезался голос, сказал:
   – Мы еще выпьем! Мы еще выпьем за любовь!
   – За любовь – не буду! – отодвигая от себя кружку и не замечая, что она уже давно пуста, решительно заявил поэт Веточкин. Сидевшая рядом поэтесса, всегда и всем предлагавшая дружить, осталась верна себе:
   – Ну, выпейте за дружбу, и будем расходиться!
   – За дружбу – выпьем! – в унисон ответили Гуськов и Веточкин и поочередно опрокинули в рот одну и ту же пустую кружку.
cНа этом литературные чтения закончились.

БИОГРАФИЯ

   Мария Алексеевна Розенблит (1943 г.р.) родилась и выросла на Украине, под Киевом. Образование – неоконченное высшее. Основная профессия – культработник. С 1969 года проживает в Таллине.
   Литературой увлекалась с юных лет. Ее очерки иногда печатались в районных газетах. До переезда в Таллин (1969 г.) работала культработником в Доме творчества писателей «Коктебель», пос. Планерское в Крыму.
   С 1992 года ее творчество связано с литературным объединением при Организации Русских литераторов в Эстонии.
   Печатала стихи в коллективных сборниках: «Всполохи» (Таллин, 1998 г.), «Тропы» (Таллин, 2000 г.), «Блики» (Таллин, 2001 г.), «Свидание» (Таллин, 2003 г.), «Соцветие» (Таллин, 2007 г.), а также в журнале «Радуга» (Таллин, 2004 г.).
   В 2004 г. издала сборник стихов и прозы «От весны до весны», в 2008 г. – сборник рассказов «Колыбелька из ивовых прутьев».
   В 2008 г. получила 2-ю премию в интернет-конкурсе русской поэзии, проводимом Целевым капиталом поддержки «Русская культура» (С.-Петербург) для стран Прибалтики и Северной Европы.


КНИГИ

♦ сборник стихотворений и рассказов «От весны до весны», 2004г.
♦ сборник рассказов «Колыбелька из ивовых прутьев», 2008г.